Как только Россия начала свои демарши, сразу активизировались соседи по усилению своей обороны
Они со времён минерального секретаря ведут себя хамски и вызывающе.
Процитирую целиком.
***
Александр Покровский.
Расстрелять—II
ЛИЧНЫЙ ВРАГ ФЮРЕРА
"Горбатая"** "Горбатая" - ракетная подводная лодка. только что
отстрелялась малышами и теперь всплыла, продув среднюю.
Малыши - это такие небольшие торпедки-шумелки. Подводная лодка в
стрессовой ситуации выбрасывает их и, пока они гремят на всю Атлантику, тихо
смывается. Так, во всяком случае, по теории.
После стрельбы нужно всплыть и найти этих малышей. Потеряв ход, они
торчат из воды оранжевыми головами. Вылавливают их торпедоловы - специальные
катера, сокращенно - те-элы.
- Начать поиск торпеды! - передали на те-элы приказ командующего. Его
вывозили в море на "горбатой".
Лодка дала средний ход, и катера вслед за ней запрыгали по волнам,
Самый страшный зверь на таком катере - мичман, поэтому при выходе на
торпедные стрельбы для устрашения на него подсаживают какого-нибудь старпома
с лодки и пару "веников" - вахтенных офицеров, лейтенантов как правило.
Группы были посажены в 24.00, За ночь не спали ни капли.
Старпом двести шестнадцатой, усиливший собой те-эл 1124, капитан
второго ранга Гаврилов, пребывал в засученном состоянии. Он раскатисто
зевнул, снабдив остатки мозга кусочком кислорода, мотанул головой и
осоловело уставился в волны.
От ботинок до заломленной на ухо фуражки все говорило о том, что он
прожил биографию, полную мата и романтики, а умеренный алкоголизм плюс
карьера с перебитым хребтом, волочившая бесполезные задние ноги,
сформировали его отношение к жизни, протяжное, как плевок под ноги.
Оттопырив губы и уши, насквозь сырой, взъерошенный, Гаврилыч
пристроился за спиной у рулевого, с ненавистью наблюдая проклятые голубые
просторы: видимость двадцать миль, чтоб ее черви съели.
На горизонте показалась точка. Точка стремительно вырастала.
Прямо на нас. Кто это к нам так чешет? Двадцать восемь узлов, не
меньше. Где у нас бинокль?
Получив бинокль, Гаврилыч привинтил его к глазницам.
Двадцать восемь узлов за несколько минут сделают из точки корабль. Так
и случилось: из точки получился корабль.
Дистанция сто тридцать пять кабельтов. Крейсер УРО** УРО - управляемое
ракетное оружие.. Атомный. Типа "Миссисипи". Америкосы пожаловали.
Посмотреть нас приехали.
Примчались, курвята!
Крейсер сбросил ход и на инерции вывесил флаги.
Международный свод. Вот, черт!
Гаврилыч мгновенно проснулся. На обоих те-элах и на "горбатой"
лихорадочно читали американские флажки и не могли прочитать. Даже в дрейф
легли, чтоб не мешать процессу. Тяжкое это дело для подводника - флажки.
Гаврилыч наконец расшифровал, напополам с грехом: "Застопорил ход.
Прошу соблюдать осторожность".
Всего-то? Чтоб вы подохли. Ну и что же мы будем иметь дальше с вашей
осторожностью?
Крейсер-то покрупнее наших будет. Широкий, гад. У наших нос острее. А
эти утюги утюгами. Но скорость хорошая. Вон как налетел. Соблюдает он
осторожность. Как же. Негров на палубе много. Что-то почернел флот
Соединенных Штатов, почернел. Блестит чего-то. А-а, фотоаппараты. Щелкать
нас сейчас будут, чтоб вас похоронило.
- Петров!
Гаврилыч подозвал лейтенанта; лейтенант вовсю укачивался.
- Ну-ка, оторвись, еще накашляешься.
- На, - вручил он лейтенанту бинокль, - чем блевать без толку, лучше
изучай врага.
От крейсера отделилась точка и на всех парах помчалась к подводной
лодке.
- Резиновая шлюпка, - доложил лейтенант, - навесной мотор. В шлюпке
двое. Рулевой и еще один хрен в жилете. Чешут прямо на нас. Нет, они к лодке
пошли. Анатолий Иванович, по-моему, они с ней скоро поцелуются.
- Дай сюда, - Гаврилыч вырвал у лейтенанта бинокль. - Так, глиссер,
значит. Прямо на командующего дует. Взрывать, что ли, нас едут? А, Петров?
Ну и что же наши командиры? Да, они сейчас какают во все глаза. Принимают
решение. Что-то долго они там ботинок жуют. Ну! Рожайте!
- Приказ командующего! - крикнули в рубку. - Те-элам отогнать шлюпку!
- Ну наконец-то, родили. Полный вперед!
На-а! Выстрелили двигатели; винты вспороли воду; катера дрогнули,
рявкнули по-собачьи и рванули. Пошла травля!
Шлюпка удирала, как заяц от гончих; катера летели, настигали: вот-вот
сейчас догонят, навалятся, возьмут в клещи, разнесут на клочки.
Шлюпка дразнилась, сбрасывала ход, крутилась на месте. С нее что-то
кричал тот, в жилете.
Давай, давай, смотри не захлебнись!
Катера проскакивали, начинали сначала, догоняли, чуть не сшибались:
вот-вот кто-то врежется, а шлюпка - та только квакнет. Дрожал корпус, и люди
дрожали от злости, скачки, нетерпенья.
У Гаврилыча пропал весь его алкоголизм. Красный, потный, полный жизни,
сразу молодой, азартный, с выпученными глазами, широко растопырив ноги, он
вцепился в плечо рулевому и кричал ему:
- Дай! Дай ему! Дай!
Матроса не надо было взбадривать. Он все равно ничего не слышал. Он
видел только шлюпку: вот она!
- Ррраз-дав-лю! - рычал рулевой, - Ррраз-дав-лю, сука, раздавлю!
Рывок - и шлюпка, намного обставив те-элы, бросилась к малышам.
Уволочь хотят! Вот вам херушки!
- Стреляй! - крикнул Гаврилыч лейтенантам, стоявшим в состоянии
"на-товсь".
Лейтенанты действовали как автоматы: грохнули из ракетниц. Две ракеты с
шипеньем прошли над шлюпкой и шлепнулись в воду: промазали. А жаль.
В шлюпке сильно пригнулись, распластались и, проходя мимо малыша,
торопливо треснули его молотком по голове и бросились к крейсеру.
Рулевых оттаскивали силой: иначе они бы таранили крейсер.
Шлюпка спряталась под бортом крейсера. Играть ей расхотелось.
Малыши не пострадали: наше железо ни в какое сравнение не идет с их
пластмассой.
Гаврилыча потом долго таскали: Рейган прислал ноту - "нападение на
беззащитную шлюпку" и еще там чего-то.
Гаврилыча называли "личным врагом фюрера". Он написал кучу
объяснительных: как стрелял, чем стрелял, зачем стрелял, где ваша прокладка?
покажите ваши курсы!
Какие курсы? Крутились, как жопа на помеле.
Гаврилыч заперся в каюте и напился. Он долго сидел пьяненький, в
распахнутом кителе, обиженный и сам себе говорил:
- ...от флот, едрена мама. Ведь собака на цепи. А зачем собаку держать
на цепи? Чтоб гавкала? Пугала народ? Символизировала? Лизала себя? Так они ж
знают прекрасно, что ты ее с цепи никогда не спустишь. Слаб подгузничек-то,
слаб. Эх вы, писеньки! Объяснительные ему пиши. Не желаю я! Я! Старпом
Гаврилов! Атомного! Ракетного! Подводного! Советского! Флота! Пь-янь
бе-зо-браз-на-я! Не желаю! Никому и ничего объяснять! Я им по морде дать
желаю! По мор-де! Мне плюют в мою государственную харю, и я же еще и
извиняюсь? Да я их распетушу так, что они у меня маму вспомнят. Изуродую,
как Бог черепаху! Курвы тыловые! Учить меня вздумали. Суки. Курс ему
проложи. Воткни карандаш в жопу и проложи. Курсы. От, едрена мама...
Гаврилыч сидел взъерошенный и злой.
Но скоро спирт, этот великий успокоитель, начал действовать, и Гаврилыч
ослаб, осел, раздался, осоловел, но все еще, бедняга, говорил, говорил и
говорил...
