Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец!
Стоит добавить цитат из романа которые отразили бы действительность Арканара такой, какой видел её дон Румата. Но похоже те кто давно читал - попросту забыли.
Когда Румата миновал могилу святого Мики - седьмую по счету и
последнюю на этой дороге, было уже совсем темно...
... Далеко слева вспыхивало и гасло
угрюмое зарево: должно быть, горела деревушка, одна из бесчисленных
однообразных Мертвожорок, Висельников, Ограбиловок, недавно
переименованных по августейшему указу в Желанные, Благодатные и
Ангельские.
***
- Ну и что? - сказал Румата. - Послушай лучше еще одно рассуждение,
почтенный Киун. Мы любим и ценим этих простых, грубых ребят, нашу серую
боевую скотину. Они нам нужны. Отныне простолюдин должен держать язык за
зубами, если не хочет вывешивать его на виселице! - Он захохотал, потому
что сказано было отменно - в лучших традициях серых казарм.
- Язык простолюдина должен знать свое место. Бог дал простолюдину
язык вовсе не для разглагольствований, а для лизания сапог своего
господина, каковой господин положен простолюдину от века...
- ...А если язык простолюдина лижет не тот сапог, - громко говорил
он, - то язык этот надлежит удалить напрочь, ибо сказано: "Язык твой -
враг мой"...
...- Если ты умен, образован, сомневаешься, говоришь
непривычное - просто не пьешь вина наконец! - ты под угрозой. Любой
лавочник вправе затравить тебя хоть насмерть. Сотни и тысячи людей
объявлены вне закона. Их ловят штурмовики и развешивают вдоль дорог.
Голых, вверх ногами... Вчера на моей улице забили сапогами старика,
узнали, что он грамотный. Топтали, говорят, два часа, тупые, с потными
звериными мордами... - Румата сдержался и закончил спокойно: - Одним
словом, в Арканаре скоро не останется ни одного грамотного. Как в Области
Святого Ордена после Барканской резни.
***
Румата вздрогнул и открыл глаза. Был уже день. Под окнами на улице
скандалили. Кто-то, видимо военный, орал: "М-мэр-рзавец! Ты слижешь эту
грязь языком! ("С добрым утром!" - подумал Румата.) Ма-алчать!.. Клянусь
спиной святого Мики, ты выведешь меня из себя!" Другой голос, грубый и
хриплый, бубнил, что на этой улице надобно глядеть под ноги. "Под утро
дождичек прошел, а мостили ее сами знаете когда..." - "Он мне еще
указывает, куда смотреть!.." - "Вы меня лучше отпустите, благородный дон,
не держите за рубаху". - "Он мне еще указывает!.." Послышался звонкий
треск. Видимо, это была уже вторая пощечина - первая разб...
***
Мерзко, когда день начинается с дона Тамэо... Румата сел, обхватив
колени под роскошным рваным одеялом. Появляется ощущение свинцовой
беспросветности, хочется пригорюниться и размышлять о том, как мы слабы и
ничтожны перед обстоятельствами... На Земле это нам и в голову не
приходит. Там мы здоровые, уверенные ребята, прошедшие психологическое
кондиционирование и готовые ко всему. У нас отличные нервы: мы умеем не
отворачиваться, когда избивают и казнят. У нас неслыханная выдержка: мы
способны выдерживать излияния безнадежнейших кретинов. Мы забыли
брезгливость, нас устраивает посуда, которую по обычаю дают вылизывать
собакам и затем для красоты протирают грязным подолом. Мы великие
имперсонаторы, даже во сне мы не говорим на языках Земли. У нас
безотказное оружие - базисная теория феодализма, разработанная в тиши
кабинетов и лабораторий, на пыльных раскопах, в солидных дискуссиях...
***
Румата снова нетерпеливо подергал шнур. Дверь спальни отворилась с
отвратительным визгом, вошел мальчик-слуга, тощенький и угрюмый. Имя его
было Уно, и его судьба могла бы послужить темой для баллады. Он поклонился
у порога, шаркая разбитыми башмаками, подошел к кровати и поставил на
столик поднос с письмами, кофе и комком ароматической жевательной коры для
укрепления зубов и чистки оных. Румата сердито посмотрел на него.
- Скажи, пожалуйста, ты когда-нибудь смажешь дверь?
Мальчик промолчал, глядя в пол. Румата отбросил одеяло, спустил голые
ноги с постели и потянулся к подносу.
- Мылся сегодня? - спросил он.
Мальчик переступил с ноги на ногу и, ничего не ответив, пошел по
комнате, собирая разбросанную одежду.
- Я, кажется, спросил тебя, мылся ты сегодня или нет? - сказал
Румата, распечатывая первое письмо.
- Водой грехов не смоешь, - проворчал мальчик. - Что я, благородный,
что ли, мыться?
- Я тебе про микробов что рассказывал? - сказал Румата.
Мальчик положил зеленые штаны на спинку кресла и омахнулся большим
пальцем, отгоняя нечистого.
- Три раза за ночь молился, - сказал он. - Чего же еще?
- Дурачина ты, - сказал Румата и стал читать письмо.
***
Растираясь полотенцем, Румата сказал наставительно:
- Я при дворе, не какой-нибудь барон вшивый. Придворный должен быть
чист и благоухать.
- Только у его величества и забот, что вас нюхать, - возразил
мальчик. - Все знают, его величество день и ночь молятся за нас, грешных.
А вот дон Рэба и вовсе никогда не моются. Сам слышал, их лакей
рассказывал.
- Ладно, не ворчи, - сказал Румата, натягивая нейлоновую майку.
Мальчик смотрел на майку с неодобрением. О ней давно уже ходили слухи
среди арканарской прислуги. Но тут Румата ничего не мог поделать из
естественной человеческой брезгливости. Когда он надевал трусы, мальчик
отвернул голову и сделал губами движение, будто оплевывал нечистого.
***
! На первом же балу Румата извлек из-за обшлага изящный
кружевной платочек и промакнул им губы. На следующем балу бравые гвардейцы
уже вытирали потные лица большими и малыми кусками материи разных цветов,
с вышивками и монограммами. А через месяц появились франты, носившие на
согнутой руке целые простыни, концы которых элегантно волочились по полу.
***
Завтрак был не очень обильный и оставлял место для скорого обеда.
Было подано жареное мясо, сильно сдобренное специями, и собачьи уши,
отжатые в уксусе. Пили шипучее ируканское, густое коричневое эсторское,
белое соанское. Ловко разделывая двумя кинжалами баранью ногу, дон Тамэо
жаловался на наглость низших сословий.
***
По узким ступеням Румата поднялся на второй этаж и, звеня шпорами по
камню, направился мимо классов к кабинету прокуратора школы. Из классов
неслось жужжание голосов, хоровые выкрики. "Кто есть король? Светлое
величество. Кто есть министры? Верные, не знающие сомнений...", "... И
бог, наш создатель, сказал: "Прокляну". И проклял...", "... А ежели рожок
дважды протрубит, рассыпаться по двое как бы цепью, опустив притом
пики...", "...Когда же пытуемый впадает в беспамятство, испытание, не
увлекаясь, прекратить..."
Школа, думал Румата. Гнездо мудрости. Опора культуры...
Такие описания буквально вкраплены авторами в текст романа, их можно миновать, можно о них позабыть... Их множество, они отражают вполне обстоятельства произошедших далее событий. И в них никогда не упоминается о величии и благородстве, чистоте и опрятности, грамотности и уме. Только низость, грязь, тупость, жестокость.
